Виктория Суханцева
«Немир» – термин позднего Хайдеггера периода штудий философии техники; и как всякий хайдеггеровский неологизм (чего стоит классическое Da-sein, переводимое и как «здесь-бытие», и как «присутствие», что в равной степени не адекватно авторскому смыслу) он многослойно аллюзивен. В достаточной степени владея хайдеггеровским контекстом, можно полагать, что смысл «немира» означает и нахождение вне мира как жизненного горизонта; и отсутствие мира как примирения и мирности; и, в то же время, размывание граней между миром и войной, а отсюда – утрату ориентиров. Это – бытие в промежутке: забота исчезла; осталась вброшенность, ибо немир по определению чужд Da-sein. Эта краткая реконструкция термина, внезапно ставшего остро актуальным, лишний раз подтверждает абсолютный слух немецкого философа, в 60 – 70-х годах прошлого века схватившего нарастание угроз механизированного мира, в котором всевластие техники воздвигает непреодолимый барьер между человеком и Бытием.
Сегодня дело не только и не столько в технике: что сказал бы Хайдеггер, очутившись в паутине Интернета, в мире лайков и перепостов, – ведомо только Богу.
Дело в собственно немире, с одной стороны, спровоцированном ненасытностью постава, с другой – коллизиями в пространстве культуры, изначально более хрупком, нежели могучее тело цивилизации.
Культура есть пространство родовой сущности человека, не сводимое к предметно-деятельностной определенности. Бесконечные материальные артефакты, разбросанные в мировых культурах, есть не что иное, как следы и последствия атрибутивно данного культуре духа, реализующего себя на различных уровнях воплощенности и овеществленности. И когда в пространстве культуры возникают коллизии, это означает, что Дух погружается в кризис, провоцируя негации социума.
Поэтому зададимся вопросом: так где мы живем – в мире культуры, духовном мире, или в немире, где культура с ее духовными претензиями напоминает надоедливого родственника, приехавшего из глубокой провинции в гиперсовременный мегаполис?
Ситуация, в которой пишется эта статья, заставляет поступиться академическими приличиями и сделать отнюдь не лирическое отступление.
Статья пишется в сентябре 2015 года в городе Луганске, где тянется зона АТО (заметим, официально зона антитеррористической операции, а не войны), стоят угрюмые блокпосты и длится блокада (экономическая, медицинская, продовольственная etc.), прерываемая вбросами контрабанды, вовлекшей в свои ряды поротно и побатальонно войско демократической Украины.
Внутри кольца дети ходят в школу, студенты сидят на лекциях, за стеной разучивают с переменным успехом 3-й концерт Бетховена с-moll, во дворах сушится белье, цветут розы, филармония открыла сезон. И все прислушиваются: звук стал основным маркером бытия. Пока тихо. Но свист «градов» от грохота «ураганов» отличают все – отвыкать рано. О тысячах убитых стараются не думать, но разорванные трупы во дворах и на остановках оживают по ночам, и это навсегда. Война – не АТО! – остается навсегда.
Здесь – отчетливо выраженный немир со всеми указанными выше атрибутами. Но разве только здесь? По городам и весям Украины неряшливо разбросаны тонны оружия, горят шины, беснуются ультраправые, а интеллигенция (буде таковая еще имеется) старается не замечать (это в лучшем случае) или срочно разучивает новые патриотические слоганы, закрепляя последние на рефлекторном уровне, дабы инерция предыдущей жизни не подвела в неудачный момент.
Немир имеет свой словарь: беженцы, переселенцы, перемещенные лица, пленные (и обмен пленными), контактные группы (подгруппы), а также ватники, сепаратисты, колорады, хунта, каратели, террористы, герои АТО, побратимы, партизаны, диверсанты; словарь продолжает увеличиваться.
Будем справедливы: Украина одиозна, но не уникальна. Под напором мусульманского исхода трещит Евросоюз. Взлелеянная десятилетиями комфорта территория «золотого миллиарда», похоже, совершает крестный путь от собора Парижской Богоматери к одноименной мечети. И дело не в классическом пророчестве Шпенглера, в дряхлении западной цивилизации, ее религии и ценностей. Дело в тотальном наступлении немира на культуру, торжестве ницшеанской абсолютной свободы над скромной необходимостью совести. Современный Заратустра – титан прагматизма; и если он смеется над чем-то, то прежде всего над архаикой кантовского категорического императива. Впрочем, последний не интересует и тех, от которых Заратустра свободен, – народы, пасущиеся на равнинах новейшей истории.
На равнинах новейшей истории почти состоялся лучезарный проект глобализации с ее мультикультурностью при одновременном сохранении идентичности, торжеством общечеловеческих ценностей, практически мгновенным обменом информацией, планетарной коммуникативной сетью. Подчеркнем: «почти» состоялся, поскольку расщелина этого «почти» продолжает увеличиваться; триумф же планетарного единства омрачен и скомпрометирован инстинктом сохранения границ и привычной жизни, в которой не предусмотрен гортанный шум арабского исхода. Немир наступает.
Как всякая широкомасштабная операция, наступление имеет несколько направлений.
Перечислим основные векторы наступления.
Первое. Глобализация обернулась глобальной американизацией. Последняя, как своеобразное резюме однополярного мира, максимально расширила (и продолжает расширять) сферы воздействия: от политики и экономики до искусства и моды. Однако стержнем американизации является сфера ценностей. Весьма примечательно, что аксиология, в свою очередь, превратилась в технологию, ибо ценности «свободного мира» породили обширную группу манипулятивных техник: последние вначале формируют соответствующую психологическую реальность, с тем чтобы в итоге превратиться в реальность полноценную, вплоть до ковровых бомбардировок неугодных Генеральному штабу регионов, правительств и народов.
Заметим, что внутри собственно ценностей сложилась устойчивая классификация. Ценности бывают «общечеловеческие» (глобализация!), «европейские» и «демократические». Инструментально-манипулятивный аппарат внедрения ценностей основывается на странном парадоксе: общечеловеческие ценности молчаливо подразумевают приоритеты трансатлантического пространства. Остальное пространство – Азия, Африка и особенно Россия – в лучшем случае полигон экспансии указанных ценностей. Если экспансия встречает сопротивление или как минимум протекает медленнее, чем хотелось бы, ценности сбрасываются с бомбардировщиков, лидеры уничтожаются, и демократия в очередной раз побеждает. После этого начинается исход, ибо победа общечеловеческих (читай, американских) ценностей ведет к дискомфорту ценностей европейских. Иными словами, Европа ближе, и миллионы освобожденных от своего государства, культуры и уклада жизни бегут в нее.
Второе. В условиях глобализации (т. е. американизации) геополитика основывается на тотальном приеме «подмены тезиса». В широком смысле все за мир – президенты и премьеры, высшие функционеры евроатлантических структур, епископы и архимандриты, ученые и спортсмены etc. Однако структура мира должна совпадать с картами Генштаба. Все, что не совпадает, – по умолчанию в вектор миролюбия не попадает и подлежит искоренению. Дипломаты, навеки благословленные отцом-патриархом Макиавелли, реагируют в выверенной шкале экзистенции от «озабоченности» до «разочарования»; неистовствуют СМИ, вполне в духе постмодерна интерпретируя до неузнаваемости самые одиозные события или же вообще игнорируя их; обычные граждане спешат на работу, едят барбекю и общаются в уютных кафе.
Мир ли это? Скорее, немир, поскольку мир движим идеями и совестью; немир – брендами и слоганами. Атрибуты немира вопиют. Вспомним идущих шеренгой евроатлантических лидеров под лозунгом «Я – Шарли». От подобного единения дух захватывало, и негодование от теракта диалектически переходило в умиление. Отчего б высоконравственной элите не пройтись под лозунгом «Я – Луганск»? Глядишь, и война (не АТО!) закончилась бы, и мантра о минских соглашениях утратила бы актуальность. Но нет. Ибо Луганска в зоне добра нет; и Донецка – нет. И тысяч погибших – нет. И убитых детей – нет. Не следует питать иллюзии. На самом деле борьба идет за немир, и – признáем – вполне успешно.
Третье. Дискурсивные практики глобализации все чаще перемещаются из пространства идеологем в поле мифологем. Оно и понятно: миф всегда укоренен в архетипах, а потому гораздо успешнее «вживляется» в сознание (особенно в массовое), приводя его в соответствие с установкой Генштаба. Здесь в лидерах Украина: мифотворчество намного привлекательнее унылой борьбы с коррупцией, канители с пред- или дефолтом и пр. Приведем свежайшие образцы украинской мифологии: миф о «революции достоинства», миф о «небесной сотне», миф о «киборгах» (чуть ли не викингах), миф о «героях АТО» (когда последних хоронят – с ними в Житомире, Виннице, Тернополе и т. д. прощаются, стоя на коленях, что усиливает магическую установку мифа).
Мертвых всегда жаль. Они не возвращаются, и – самое страшное – мифотворцы их очень быстро забывают. Помнят вдовы, сироты, старики родители. Но они – отходы войны и никого не интересуют. Однако мертвых жаль вдвойне, когда они были искренни в своем жертвенном устремлении, не ведая, что полегли за чужие «свечные заводики», рынки сбыта, офшоры и мандаты, за босховскую троицу, бегавшую по киевскому майдану и платившую чужой (не своей!) кровью за эту беготню. Указанная троица с достоинством не совместима. С чем она совместима на самом деле – задача грядущего Нюрнберга.
Будет ли Нюрнберг? Будет, если немир хотя бы временно отступит. Вопрос: отступит ли?
Четвертое. Бог не просто умер еще вчера. Он продолжает умирать, поскольку во всех мировых религиях Бог есть истина. Убийство истины, т. е. воцарение тотальной лжи, возведенной, с одной стороны, в ментальный принцип, с другой – в алгоритм обыденности, есть повседневное и ежечасное убийство Бога. Менее всего здесь уместно обсуждать проблему бытия божьего в зависимости от позиции верующего или атеиста. Принципиально важным является другое: то, что ложь есть вопиющее нарушение нравственного закона, особый вид хамства, генезис которого был раскрыт еще в ветхозаветной притче. Хамство есть преступание грани, вторжение в личностный мир другого. Ложь – искусственное смещение грани, ее перемещение в удобную плоскость подтасовок, умолчаний и спекуляций. Широко распространенное в современном мире средство ведения информационной (и не только) войны – создание образа врага – есть не что иное, как синтез лжи и хамства в указанных выше смыслах. Продукты синтеза общеизвестны: США освободили народы Ирака и Ливии от правителей-тиранов (кошмар и хаос, происходящие на «освобожденных» территориях, подлежат умолчанию); Россия собирается аннексировать прибалтийские республики; ополченцы Донбасса стреляют сами в себя, а украинская армия, включая невинные батальоны «Айдар» и «Азов», скорбно наблюдает за этим варварством и т. д., и т. п., и вся макаронно-телевизионная индустрия, многократно усиленная социальными сетями, круглосуточно вливает информационное ГМО в сознание обывателя – американского, европейского, украинского etc., – не озадачиваясь неизбежностью грядущих мутаций массового сознания. На сегодняшний момент можно констатировать: возник устойчивый феномен лживого сознания, уверенно моделирующего собственную реальность.
Феномен лживого сознания вполне укладывается в популярную постмодернистскую концепцию симулякра: за знаком (или призраком) действительно нет никакой иной реальности. Он – знак – означает только себя и на себя же указует. В этой связи духовное пространство культуры постоянно подвергается бомбардировке дискурсов-симулякров, выталкивающих архаику нравственно-этических ценностей за пределы жизненного мира и расширяющих ареал функционирования ценностей, формируемых геополитической целесообразностью.
2015